Большевистской аграрной политике уже целый век. Все было – лозунг «Земля – крестьянам!», коллективизация, НЭП, раскулачивание, трудодни, потом — роспуск колхозов и совхозов, фермерство, агрохолдинги … А итог печальный – у нас практически не осталось сельского населения. Почему? Об этом беседуют издатель портала «Крестьянские ведомости», доцент Тимирязевской академии, ведущий рубрики «Аграрная политика» на канале ОТР Игорь АБАКУМОВ и заведующий сектором Института философии РАН, доктор философских наук Сергей НИКОЛЬСКИЙ.
— Сергей Анатольевич, 100 лет в этом году аграрной политике большевиков.
— Да, печальная дата.
— Печальная, прискорбная или победная? Мы же сейчас с победной реляцией, все в колокола бьют – сумасшедший урожай, которого не было даже при Советском Союзе!
— Это верно. Но вопрос – какой ценой, на какой основе и что на самом деле делалось? Ощущение такое, что история так ничему и не научила. Начиная с 1917 года, когда начали ломать через колено, продолжили в 1929–1933-м, продолжили и, наверное, не завершили в 1991–1993-м. Отсюда проблемы.
— Вы хотите сказать, что эта политика одна и та же?
— Да, это одна и та же политика по средствам ее исполнения. Есть некая группа экспертов или людей у власти, которые имеют в головах определенную модель, которая должна, по их мнению, быть реализована. И дальше, вне зависимости от того, что реальность предоставляет, каковы люди внизу, эта модель через колено реализуется.
Вот как в 1929 году сломали хребет крестьянству в одну сторону, а через 60 лет сросшийся немножко хребет сломали в другую сторону. Методы одни и те же. Поэтому если что-то нам Господь Бог дает по урожаю, по зерну, то это все лишь отсрочивает расплату. Потому что на самом деле самое главное в сельском хозяйстве – это человек. А если людей нет, то вот вам и результат политики.
— Весь мир сейчас переживает момент исхода из села. Но вы сказали, то, что происходит в России – это плохо. То есть во всем мире это нормально, а в России это плохо. Что вы имеете в виду?
— Ну, я не могу сказать, что в России то, что происходит – это плохо. Это результат того, что мы встраиваемся в мировую тенденцию. Потому что каждая страна после того, как она открывается миру (а мы открылись миру только в 1991 году), имеет свои исторические предпосылки, свои тренды развития – и это все нужно учитывать. В 1991 году у нас на селе жило, если не ошибаюсь, 39 миллионов населения, из них порядка 10 работало в сельском хозяйстве.
— 10 миллионов?
— 10 миллионов. А сейчас у нас работает в сельском хозяйстве порядка 4 миллионов. И, соответственно, живет, наверное, если в 4 раза, то это где-то 16–20 миллионов.
— Ну, больше 20, так скажем.
— Может быть, и больше 20. Это результат некоторого процесса, который был запущен вопреки логике нашего собственного развития. И запущен он был еще в 1917 году.
— Давайте поэтапно рассмотрим этот процесс.
— История, как всем известно, развивалась следующим образом. Была поставлена задача – дать землю крестьянам. Это был лозунг большевиков. На самом деле это была обманка, как очень скоро в этом все убедились.
— Это был I съезд крестьянских депутатов, если не ошибаюсь.
— Верно. И дальше это стало лозунгом большевиков в Октябрьской революции: «Земля – крестьянам!». Но последующие годы аграрное законодательство было направлено на то, чтобы земля перестала быть собственностью — находилась в пользовании у крестьян, но стала государственной.
— Плавно заменили «Земля – народу»?
— Да, плавно заменили лозунг «Земля – народу» на «Земля у государства, которое дает народу». Вот с чем подошли мы к 1921 году. И когда политика военного коммунизма по многим причинам приказала долго жить, и стало понятно, что власть из рук большевиков уходит, тогда на семь лет сделали передышку – ввели НЭП. Что означало это?
— Это после Антоновского восстания.
— В том числе. И кронштадтского выступления, и выступлений по всей стране.
— Сибирская Вандея у нас была еще.
— Да, конечно. Там до миллиона участников было антибольшевистских выступлений. Эта огромная армия выступала по всей стране. Так вот, привело это к тому, что дали временную передышку. И земля была у крестьян. Потому что когда большевики попытались вначале все помещичьи угодья – 40 миллионов десятин – сделать государственными угодьями, то им удалось это только в отношении 5–6 миллионов, а все остальное крестьяне разобрали. И они считали, что это их земля. И дальше НЭП разрешал наем рабочей силы, и НЭП разрешал аренду дополнительной земли – то есть все атрибуты частно-товарного производства.
Это привело к тому, что сельское хозяйство в эти годы росло по 10% в год. Дальше встал вопрос о том, что колхозы должны вытеснить частные хозяйства. И вот эту задачку 29 декабря 1929 года товарищ Сталин провозгласил на конференции ученых-аграрников. А дальше сразу сделаю сноску на то, что 29 декабря 1991 года правительство приняло постановление «О реорганизации колхозов и совхозов».
— Фантастические параллели!
— Господь Бог дал дуракам сигнал: «Посмотрите, что вы сделали в этот же день ровно столько-то лет назад, тоже 29 декабря». Никто этого сигнала не услышал – и пошло в обратную сторону.
Но вернемся к истории. После того как был взят курс на создание колхозов, нужно было обосновать это, потому что марксистская теория предполагала, что по мере развития сельского хозяйства мелкие наделы будут обобществляться и превращаться в крупные. Энгельс об этом говорил. К этому толкает логика научно-технического развития. Тогдашняя техника предполагала, что на больших площадях ее эффективнее использовать.
— Конечно. Будут работать тракторы, сноповязалки и так далее, и так далее.
— Конечно! Но Энгельс и Маркс говорили, что это должно произойти естественным путем и добровольно. Что делает Сталин? Он говорит: «Товарищи-основоположники марксизма рассуждали в условиях, когда земля была в частной собственности у крестьян. А у нас государственная собственность. И государство определит для крестьян, какие формы хозяйствования у них будут». И пошла сплошная колхозизация. Главная задачка заключалась в том, чтобы за счет крестьянского продукта обеспечить создание индустрии. Выбирали все подчистую. Основной упор и все подчистую – Украина, Кубань, Дон – основные житницы. Отсюда – искусственный голод. Плюс еще и природная засуха.
— То есть мы за зерно покупали индустриализацию?
— Да, мы за зерно покупали, за человеческие жизни, потому что одновременно пошла линия на то, что нужно искоренить, уничтожить кулачество как класс.
— То есть сломать психологию частнособственническую?
— Это верно – сломать психологию. Но самое главное – уничтожить тех людей, которые являются носителями этой психологии. Что это такое, например, для Дона? 33% – это действительно те, кто были очень богатые, своим горбом, наемной рабочей силой зарабатывали деньги. 3% – это те, которые вообще нищие. И 64% – это те, которые самостоятельные, труженики, основные производители хлеба. Вот такая была социальная база.
И, естественно, когда были «спущены» уничтожения, сюда пошла большая часть людей, которые просто были тружениками. Самые минимальные подсчеты – это миллион крестьянских хозяйств, порядка 6 миллионов вместе с семьями были выброшены из сельского хозяйства. Это начало.
— Это больше, чем ушло крестьян в Первую мировую войну на фронт.
— Да, верно. Это огромная армия. И это был знак для всего сельского хозяйства. Все остальные были загнаны в колхозы и совхозы по одной простой причине: отбирали столько, сколько нужно. И начался страшный голод. Понятно, что и первая, и вторая пятилетка были провалены, хотя пропаганда говорила совершенно о другом. Но были созданы индустриальные центры. Вот это то, с чем мы подошли ко Второй мировой войне.
— Сергей Анатольевич, мы хотя и не были готовы к войне стратегически, тем не менее ее выиграли.
— Вот видите – можно посмотреть на эту ситуацию как на то, что, дескать, это нам позволило подготовиться в материальном плане к войне. Но с другой стороны…
Никогда еще Россия в первый год войны не давала 3,5 миллиона оказавшихся в плену – причем не только тех, которые попали в окружение, а и тех, которые сдавались, потому что народ рассчитывал, что большевиков немцы сбросят. Это другая сторона той же самой проблемы.
— Да, это другая сторона медали.
— Так сказать, процесс пошел дальше. Как жило село до того, пока не стали немножко подпитывать его нефтяными деньгами? До 70-х годов это было: и отсутствие паспортов, и низкие доходы на трудодни. Все это было.
— Молодое поколение не знает, почему у крестьян не было паспортов. Вы можете объяснить?
— Конечно. Это было новое издание нового крепостного права. Человек без паспорта не мог никуда двинуться дальше своего села, потому что уже в районном центре у него спрашивали документы. Это было прикрепление к земле, новая форма крепостного права. И эта ситуация продолжалась до 70-х годов. Потом наступило некоторое послабление.
И 1991 год принес новые – теперь уже с противоположным знаком – идеи, что, оказывается, мы каким-то образом можем восполнить прерванную традицию фермерского или крестьянского хозяйства, которая была до Октябрьской революции, что у нас каким-то чудесным образом расцветет кооперация, и все это дело перевернется и приведет к тому, что у нас исчезнут колхозы и совхозы.
— Была такая политическая задача – сломать все заново.
— Да, сломать все заново под некий технологический проект: «Мы хотим, чтобы у нас было фермерство, как в Америке». То, что там это вырастало естественным путем, а у нас предшествующая история была совершенно противоположная – на это внимания не обратили.
Вдвойне обидно, что экономисты и управленцы, которые все это дело осуществляли, имели десятилетний опыт исследований этих процессов гуманитариями (историками, философами, писателями, публицистами). У нас ведь огромная литература рассказывает о крестьянстве.
— Белов, Быков, Астафьев, Платонов…
— Начиная с Шолохова. «Тихий Дон» показал, что ориентация на то, что можно через колено что-то внедрить, – совершенно бесполезна. Григорий остается один, вся семья уничтожена. И дальше, конечно, Григорий тоже будет уничтожен, поскольку у него такое прошлое, что дальше своей станицы он никуда не пойдет.
Это все они не увидели, но решили, что под их новую идею деколхозизации можно снова в обратную сторону сломать. При том, что у нас было порядка 26 тысяч крупных колхозов и совхозов, во многих случаях там было до 10% специалистов с высшим образованием, для них возникла ситуация: все оставляй и иди куда хочешь, или давай делись на паи и начинай отдельное хозяйствование. Подо что? Есть материально-техническая база? Есть кредитно-финансовые организации? Есть инфраструктура?
— Ну, криков было много: «Мы вам дадим трактор, мы вам дадим сеялку, но не дадим комбайн».
— Это все были обещания, под которые нужно было перестраивать целые отрасли производства. Я помню тех людей начала 90-х годов, которые, рассуждая о том, какой кредит, говорили: «Кредит должен быть беспроцентный и безвозвратный», – когда они приходили и говорили: «Нам нужен кредит». Я говорил: «Идите в банк». Они говорят: «Ну как? Банк хочет процент. А он должен быть вот такой». Они вот так привыкли.
Для того чтобы перестроить это мышление, для того чтобы люди действительно нашли новые организационно-правовые формы, нужно было время. А здесь был политический заказ: «Нам нужно быстро сделать частное хозяйство в сельском хозяйстве».
— Сергей Анатольевич, вы как-то можете эту группу персонифицировать?
— Я думаю, что это будет отдельный и большой разговор, потому что и сегодня эти люди живы, и сегодня они работают. Ну а тем, кто интересуется, нужно просто посмотреть, кто, например, был министром сельского хозяйства в это время и вице-премьером по сельскому хозяйству. Кто состоял советником. Какие институции аграрного ведомства и Академии сельхознаук работали на эту идею. Кто носился с идеями «нам нужен архангельский мужик». Публицисты, писатели. Пожалуйста, это все открытые вещи. Я не хотел бы здесь говорить про этих людей персонально… потому что у них нет возможности мне сейчас непосредственно ответить. Это специальный разговор. Я ограничусь только тем, что даю общую оценку этой картинке.
А дальше, после того когда все это дело развернулось так, что сельское хозяйство упало, потому что под эти новые замыслы ничего не было создано, туда пришел крупный бизнес, который начал сам диктовать свои условия, причем кабальные. Он стал создавать свои холдинги, которые срастились с местной администрацией. Они срастились с правовой, судебной системой. Правового суда нет, администрация работает с ними в связке.
— Это вы имеете в виду ситуацию, которая сейчас на юге России?
— И на юге России, и в других местах тоже.
— Сергей Анатольевич, вам не кажется, что долгое время, начиная с 1917 года и по сию пору сельскую местность рассматривают как некую внутреннюю колонию, из которой можно качать ресурсы? Но эти ресурсы – людские –уже закончились. Они не заканчиваются, они не когда-либо кончатся, а они уже закончились.
— Ситуация намного хуже, потому что у нас, если не ошибаюсь, порядка 60 аграрных вузов… Я знаю ситуацию по Московской академии — из группы, потока в 60 человек в сельское хозяйство идет, дай бог, один-два. Куда идут остальные?
— За деньгами они идут.
— Да, они идут за деньгами, потому что созданы такие условия, которые не дают возможности развиваться сельскому хозяйству.
Более того – те люди, которые были выброшены (а по-другому я не могу сказать) из деревни, маргинализировались. Вот эти 24 миллиона вместе с членами семей – они так себя и не нашли. Они становились «челноками», были бог знает кем в городе. А про это тоже есть литература, писатели обо всем этом рассказали. И это страшный удар вообще по человеку. А мы входим во времена, когда человеческий капитал – самое главное.
— Сергей Анатольевич, очень печальный итог 100-летней истории аграрной политики России, которую вроде бы писали, но так и не дописали. Начал писать Столыпин – его убили. Причем было выгодно всем его отсутствие, потому что дальше Россию начали рвать на части. А ведь сельское хозяйство – это базис.