Тревоги последних дней: страну ожидает «молочный кризис», да и с мясным производством перспективы не очень радужные. С чего бы это, если отрасль в передовиках, а показатели образцовых крупных хозяйств еще недавно били рекорды?
Чтобы ответить на поставленный вопрос, начать стоит с краткого курса государственного латифундизма в Отечестве после 1917 года — многое станет понятным.
Сельские эксперименты
После Октябрьского переворота на базе образцовых помещичьих имений были попытки создания совхозов — полностью государственных промышленных производств, оснащенных американскими тракторами, прицепными комбайнами и локомобилями. Совхоз «Хуторок» под Армавиром (национализированное имение барона Рудольфа Штейнгеля) — единственный сохраненный до наших дней образец, и то благодаря тому, что его опекала лично Надежда Крупская как пример социалистического хозяйства для показа рабочим и фермерам США, Франции, Германии. По сути, это был уже тогда вертикально интегрированный государственный холдинг с диверсифицированным производством зерна, молока, мяса, шерсти и их глубокой переработкой электрическими и механическими машинами на более чем 40 тысячах гектаров. Другие столь же удачные попытки сохранить имения мне неизвестны, чаще они дробились на мелкие колхозы и товарищества либо вовсе исчезали.
Настоящий взрыв строительства аграрных гигантов пришелся на начало 20-х годов, когда в Россию приехал американский коммунист Гарри Уэйр и обаял Ленина так, что в 1921 году по его личному указанию в Пермской губернии было выделено несколько тысяч гектаров для создания первого российско-американского совхоза. Уже летом прибыли первые 50 вагонов с тракторами, комбайнами, фермерами, ветврачами и скотом из Северной Дакоты. Однако пермское село Тойкино не стало столицей нового агробизнеса: для полного успеха климат был не тот. Тогда в Ростовской области для совхоза N 2 отрезали сразу 200 тысяч гектаров, и пошло-поехало на Дону, на Кубани (Сад-Гигант) и в Ставрополье. Гигантомания американских энтузиастов, не удовлетворенная в США, где фермеры отказывались продавать свои наделы корпорациям во избежание конкуренции, совпала с коммунистической идеологией. В 1928 году в связи с кризисом хлебозаготовок (и последующим раскулачиванием) Сталин принимает решение резко активизировать создание крупных зерновых фабрик. Американские специалисты приезжают сотнями. Историк-экономист Александр Никулин цитирует в своем исследовании одного из них — Томаса Кэмпбелла: «Народ России находится под новой формой революционного управления, также доселе неизвестного. Эта форма управления основана на всеобъемлющей программе индустриализации с централизованным контролем. Коммунист вы или нет (автор подчеркивает, что сам он не коммунист.— «О»), но всем становится ясно, что советский эксперимент невозможно просто игнорировать. Революция разбудила гигантские социальные силы. Идеи коммунизма были посеяны тысячи лет назад, их урожай поспевает только сейчас. Автор искренне рад, что экспериментальным полем коммунистического урожая стала Россия, а не Соединенные Штаты».
Последняя фраза ключевая: 14 агроагломераций на юге России обрабатывали более миллиона гектаров, но уже в 1932 году в совхозах-гигантах началось обвальное сокращение производства. Причины: отсутствие мотивации у работников, резкое истощение пашни от применения упрощенной агротехники (монокультура пшеницы без севооборотов, мелкая пахота, сокращение паров), падение заработков, повальное бегство населения в города, сужение рынка труда, невозможность эффективного управления такими массивами и коллективами.
Итог известен: с 1932 года началось массовое разукрупнение гигантов, в том числе из-за начавшихся социальных волнений по причине безработицы. Совхозы делили на пять, десять, а иногда на двадцать хозяйств. В это время Александр Чаянов, великий экономист, создавший теорию дифференциальных оптимумов сельскохозяйственных предприятий, которая и сегодня предостерегает весь аграрный мир от гигантомании, уже два года был под следствием по делу «кулацко-эсеровской группы», а еще через пять лет расстрелян — как теоретик кооперации семейных ферм…
Урок — не впрок
Следующий всплеск гигантомании — 1955 год. Целина. На Алтае, в Оренбуржье и Казахстане создаются фабрики зерна — совхозы, степи распахали. Результат: пыльные бури, 1963 год — СССР начал импорт зерна из США и Канады. Очередные грабли.
Последняя попытка СССР: агрокомбинат «Кубань», Тимашевский район, Краснодарский край. Идея — весь район как один совхоз. Это уже 1984 год, преддверие перестройки Горбачева. Уже говорят о семейном подряде в рамках совхоза, о межхозяйственной кооперации. Но в рамках государственного предприятия. Производство от поля до прилавка: свои магазины, своя переработка, свои продукты, свои покупатели… Вертикально интегрированный агрохолдинг — картина маслом! Административный ресурс — глава страны и партии! Куда выше? По всей стране создавались РАПО — районные агропромышленные объединения, которые в народе (его не обманешь!) расшифровывали так: Работаем Артельно, Пьем Отдельно.
Итог: все равно пришлось разукрупнять, поскольку у всякого селянина рубашка ближе к телу, интересы тоже, а отчитываться в общей бухгалтерии желания нет. И управлять такой махиной из единого центра оказалось просто невозможно (хотя у населения о директоре Михаиле Ломаче остались самые теплые воспоминания — он реально дал работу и накормил. Пусть и не надолго).
На сем аграрные идеи — как не давать землю в собственность мелким частникам — в СССР закончились. Пришел черед новой России.
Мы наш, мы новый…
К первому десятилетию нулевых годов мир, исключая Россию, основательно продвинулся в организации землепользования на селе. В России к этому моменту путем ежегодных реорганизаций была окончательно разгромлена школа и идеология сельскохозяйственного кадастра, созданная Виктором Хлыстуном при раннем Ельцине. Зачем это делалось, еще в начале 90-х предсказал создатель Россельхозбанка Юрий Трушин, ныне «равноудаленный» за пределы России: «Когда «раздербанят» промышленность, те, кому не хватило, примутся за сельскохозяйственные земли, потом за лес — нужно в земельном вопросе все запутать».
Потом, после очередного насильственного перелопачивания колхозно-совхозной системы и выкорчевывания из села старых партийных кадров на протяжении 15 лет, пришел черед реинкарнаций: во властных этажах возникла свежая до боли идея создания… вертикально-интегрированных холдингов. Но частных. Но рыночных. Чтобы «как на Западе». И тогда всем, как водится, будет счастье…
Теперь о том, что примерно в то же время и чуть ранее происходило в Европе и США. Нам говорят об увеличении размеров ферм в Европе и Америке, подавая сей факт как тренд, которому следует Россия. Если смотреть внимательно, средние размеры западных ферм увеличились за 25 лет с 40 до 70-100 гектаров. Вдвое за четверть века. И при этом продолжают оставаться частными семейными, то есть идет естественный процесс укрупнения, не выходящий за рамки понимания справедливости в сельском социуме. Наталья Шагайда, директор Центра агропродовольственной политики РАНХиГС при президенте РФ, прямо говорит: «Мировое сообщество считает, что формирование больших массивов земель под управлением одной ограниченной группы лиц определяется как негативная практика».
Наталья Шагайда продолжает: «Многие развитые страны ограничивают землепользование. В Германии, например, когда даже договариваются продавец с покупателем (покупатель готов купить, а продавец — продать), сделка проходит через общественный орган территории (например, земли Бранденбург), и общество должно оценить: нормальная ли эта сделка, не искажает ли она аграрную структуру? Если признано, что ферма становится очень большой, она начинает получать по сравнению с другими какое-то исключительное положение по своему размеру, то эта сделка может быть даже запрещена. Другая возможность урегулирования размера — государственная поддержка. Ты можешь быть какой угодно большой, но тебе дадут государственную поддержку, например в Германии (особенно после присоединения, когда там были большие хозяйства-кооперативы) из расчета, что на этой ферме работает один работник, либо в два раза больше, если два-три работника, а потом больше эта поддержка уже не растет. В Штатах тоже: какой бы ты ни был по размеру большой, ты не получишь больше ограниченной в абсолютном значении поддержки. Это заставляет тогда уменьшать этот бизнес. И мы видим, что хотя в Соединенных Штатах за 100 лет размер ферм растет, но незначительно, это, конечно, не 800 тысяч гектаров, которые контролируются в России одной группой лиц».
То есть регулирование земельных массивов и ограничение создания латифундий — налицо. В России же некоторые частные владения за 15 лет выросли с нуля до 400-600-800 тысяч гектаров. И их рост ничем, кроме скудного государственного бюджета, не ограничен. Ни законами, ни общественным мнением. И, повторю сказанное в предыдущей статье в «Огоньке» (N 43 за 2016 год), эти вновь созданные, но уже частные латифундии начали проявляться в лоббировании федеральных политических интересов. И на всех уровнях доказывают свою экономическую эффективность, хотя это как раз большой вопрос. Производство молока не растет, поголовье коров в крупных холдингах падает — как раз это и стало стратегической проблемой, о которой заговорили в январе-феврале. И какое же предлагается решение? Вы будете смеяться: не допустить падения поголовья под личную ответственность глав регионов — вот требование МСХ РФ.
Производство молока не растет, поголовье коров в крупных холдингах падает — как раз это и стало стратегической проблемой, о которой заговорили в январе-феврале. И какое же предлагается решение? Не допустить падения поголовья под личную ответственность глав регионов — вот требование МСХ РФ
А как иначе?
Вот что говорит Владимир Плотников, зампред аграрного комитета Госдумы накануне съезда АККОР (данные самые свежие): «Как и в прежние годы, хозяйства фермеров показали наилучший результат по темпам прироста в молочном животноводстве — 6,1 процента, тогда как в целом по отрасли — спад на 0,2 процента. Фермерский сектор по-прежнему остается единственным, кто обеспечивает рост поголовья КРС. В 2016 году оно увеличилось на 3,4 процента, рост поголовья коров составил 2,5 процента. При этом по сельскому хозяйству в целом поголовье КРС сократилось на 1,6 процента, в том числе коров — на 1,9 процента».
Так называемые аналитики говорят, что фермеры не умеют и не хотят объединяться в кооперативы для защиты своих интересов. А им что, кто-то сильно помогал это делать, их кто-то научил, есть курсы сельскохозяйственной кооперации? Кредитную кооперацию помогли сделать американцы в начале 90-х, и она действует по сей день, а родное государство в лице МСХ лишь поет мантры про кооперативы, не вникая в их смысл.
Рената Янбых, член-корреспондент РАН, говорит о том, что в развитых странах сельскохозяйственная кооперация представляет собой мощный сектор аграрной экономики. Доля кооперативной переработки и сбыта в Европе, по ее данным, в среднем достигает 40 процентов (по отдельным продуктам: молоко — до 60 процентов, фрукты и овощи, вино — 40, оливки, зерновые — свыше 30 процентов). В России же через кооперативы реализуется не более 2 процентов продукции. По данным Росреестра, в кооперативном секторе России в настоящее время зарегистрировано 6479 сельскохозяйственных потребительских кооперативов, однако половина из них не работает.
— Альтернатива развитию кооперации и контрактации — вытеснение малых форм хозяйствования из таких отраслей, как свиноводство, птицеводство, молочное скотоводство. Отсюда рост рисков — экономических, экологических и социальных,— говорит Наталья Шагайда.— Государство, выбрав однажды курс на мегапроекты, теперь поймано в ловушку — оно вынуждено жертвовать мелким и средним бизнесом, чтобы не пропали вложенные «в одну корзину» огромные инвестиции, а в случае ухудшения положения будет просто обязано спасать крупный бизнес, так как альтернативы ему сейчас, например, в свиноводстве Белгородской области, уже просто нет. То, что это не предположение, а факт, доказывается включением таких агрохолдингов, как ООО ГК «Агро-Белогорье», ОАО «Великолукский мясокомбинат», ООО АПХ «Мираторг», ГК «Русагро», ЗАО «Сибирская аграрная группа», ЗАО «Талина», ЗАО АВК «Эксима», в перечень системообразующих предприятий. На эти 7 компаний приходилось в 2014 году 25 процентов всего производства свинины, или 33 процента ее промышленного производства. То, что продовольственная безопасность страны в одном из важнейших сегментов начинает зависеть от благополучия единичных компаний,— серьезная угроза. Другие угрозы чрезмерно концентрированного производства — финансовые потери при заболеваниях скота, угроза окружающей среде. Как показал анализ нормативных актов, лоббистских инициатив в области охраны здоровья животных и окружающей среды, требования к владельцам ЛПХ растут, а в отношении крупнотоварного производства делаются попытки их смягчения…
Если суммировать сказанное: государство в аграрном вопросе, похоже, опять заплутало. Сращивание власти и крупного капитала возрождает идею государственного империализма со всеми вытекающими последствиями претворения в жизнь идей марксизма-ленинизма и примкнувшего к ним троцкизма с трендом на пролетаризацию села и создание мобильных трудовых армий, готовых к любой поденной работе и быстрому перемещению по стране, поскольку их навсегда оторвали от собственности.
А нынешние «молочные» тревоги и мясные «неясности» — всего лишь очередной звонок. Стоит ли дожидаться последующих, если наш собственный отечественный опыт убеждает в обратном? Дальнейшая судьба латифундий в России XXI века — либо в их добровольном делении на производства сырья и переработку, что приведет к созданию мощных контрактных ферм (оптимистичный сценарий), либо в национализации (с учетом долгов госбанкам), когда те же процессы пройдут насильственно со всеми вытекающими из специфики российской действительности последствиями. Иного, увы, не дано.